Загадка черной вдовы
Мой любимый цвет — черный. Женщины в черном — источник моей неисчерпаемой страсти. Мужчины просто не в состоянии понять ту простую вещь, что вдов надо утешать прямо у одра их покойных мужей.
Только женщины в состоянии почувствовать это отчаяние, этот страх одиночества, ощущение обреченности, ненужности, ужас от мысли, что у тебя больше никого не будет. И ты теперь на долгие, стылые, бессонные ночи одна. В холодной, пустой постели, с холодным, пустым лоном…
Я работаю клерком в похоронном агентстве. На мне лежит вся бумажная работа. Каждая из них, из этих вдов, должна зайти на несколько минут за строгую черную дверь сбоку от ритуального зала, туда, где я оформляю документы.
На самом же деле эта комната — палата утешения. Я всегда найду возможность остаться с женщиной в черном наедине. Проникновенный взгляд, прочувствованная фраза: «Я вас так понимаю!» — мимолетное касание руки, взгляд, улавливающий ответное мерцание в зрачках напротив… Припухшая щека, солоноватая от слез прядь обесцвеченных волос, щекочущая ухо…
Они, как правило, не молоды — мои пациентки. Многим за шестьдесят. Но и я не пубертатный самец, чтобы вестись на молодость тела и первозданность гуттаперчевого личика. Для меня важнее другое.
Контраст между чернотой покровов и белизной скрытой под ними кожи. Едва уловимый запах прелых яблок и благодарность увядающей плоти, вдруг налившейся свежей надеждой. Тепло податливой груди, растекающееся по моим рукам. Глубокий, захлебывающийся, уносящий в пропасть поцелуй и благодарная дрожь стосковавшегося по нежности горла, такого же нежного под моими губами, каким оно было в самой ранней юности.
Многие из них вплоть до самой «точки невозврата» не понимают, что происходит. Или делают вид. Другие, которые при любых других обстоятельствах ответили бы только возмущением, цепляются за мои поцелуи и ласки, как за последнюю соломинку, спасающую от холодного вдовьего одиночества.
Глаза в глаза, зрачки в зрачки, губы в губы, бедра в бедра. Слабость в коленях и горячий шепот… Эпилептически тяжко и часто вздымающаяся грудь и широкое, расслабленное родами и бесчисленными сношениями влагалище, с готовностью принимающее три моих пальца, четыре, обильно смазанную ладонь, жадно чавкающее и сокращающееся в преддверии нарастающего лавиной оргазма…
Ольгу я приметил еще лет десять назад. Тогда она была красивой женщиной под сорок, ширококостной блондинкой прибалтийского типа с крупными, волевыми чертами почти мужского лица.
Отдалась мне легко и благодарно, словно уже давно ждала чего-то такого, и лишь потом, словно делясь самым сокровенным, прошептала мне в ухо, поводя глазами в сторону запертой двери:
— Ты знаешь, они считают, что это я его довела… Ты ведь им не веришь?
— Нет, конечно! — горячо пробормотал я, еще не остыв от пламени совокупления.
Вновь в нашем бюро Ольга появилась года через четыре, с гробом своего второго мужа. Инсульт. У первого был инфаркт. За эти годы Ольга стала будто еще притягательнее: высокая, стройная, осанисто-горделивая, веющая прохладной северной свежестью.
От самых дверей она искала меня взглядом. Словно только и ждала этой встречи все четыре года. И встречи, и всего, что за нею последовало. Уже тогда у меня родилась совершенно парадоксальная мысль использовать ее в своих целях. Хотя и особых целей у меня не было — так, какое-то смутное, невнятное желание поиграть с судьбой. Причем чужой.
И вот она возникла на нашем траурном пороге вновь, с очередным гробом.
— Я не знаю, как это получается! — жарко шептала она мне в «палате утешения», срывая с моих плеч одежду. — Я ничего с ними не делаю. Они сами!
Может, все это только из-за того, что по ночам, в постели с ними, я думаю о тебе, только о тебе, дорогой, милый, милый, только о тебе! О той нашей первой встрече, о твоих волосах, которые пахли свечным воском, о твоих губах, у которых был ежевичный вкус любви и надежды! А-ах! А-а-а-ах, дорогой! Дарлинг, дарлинг! Еще, еще!
Все-таки я, очевидно, очень Холодный, рассудительный человек. Именно тогда, в те обжигающие минуты, я решил свести Ольгу с нашим директором Ярославом Григорьевичем.
Никаких замыслов. Только что-то вроде предощущения, желания проверить силу рока, сотворить эксперимент. Тем более что Ярослав Григорьевич был разведен и бездетен, а Ольга в свои сорок семь — по- прежнему великолепна: ширококостная конституция скандинавской валькирии удачно гасила все возрастные дефекты фигуры. Крепкое, здоровое тело и проверенная косметика дарили ее коже искусственное сияние молодости.
Мы с Ярославом Григорьевичем были единственными учредителями нашего бюро, и в случае его смерти я автоматически становился директором и единственным хозяином этого доходного заведения…
Он умер ровно через четырнадцать месяцев после женитьбы. Ольга стояла у гроба бледная как смерть и искала глазами мой взгляд. Так как я остался «на хозяйстве» один, то все представительские функции лежали на мне и в «палате для утешений» сидела только-только нанятая девушка. Но, кажется, Ольга туда даже и не стала заходить.
Она пришла ко мне на следующую ночь. Как-то нашла в лабиринте нашего города мою крохотную квартирку, долго звонила в дверь, прежде чем я понял, что придется всё-таки открыть.
— Милый, дорогой! Неужели ты думаешь, что я это специально? Почему ты меня избегаешь? Ты боишься меня? — Слова из нее лились буквально водопадом, я не мог даже вставить и звука, слезы хлестали из ее глаз. — Неужели ты веришь, что с тобой может случиться то же, что и с ними, моими мужьями? Милый, дорогой, любимый!
Она рвала с моих плеч спортивную кофту, тянула к постели, затыкала мне рот поцелуями, но я почему-то чувствовал, что меня в этот момент совершенно не волнуют женщины в черном. Мне вдруг, среди этой ночи, неодолимо захотелось под яркое солнце, на пляж, в море горячих, загорелых тел…
Я бежал из собственной квартиры, от этой странной женщины, северная краса которой теперь обдавала меня могильным холодом. Понимаю, что в моем поступке было нечто чисто женское, истеричное, что мною владело суеверие, потому как что еще может быть в последовательной смерти четырех ранее незнакомых друг с другом мужчин, кроме случайного совпадения?
И Ольга, рыдая, умоляла меня вернуться, вставала на колени на заплеванной лестничной площадке, хватала меня за щиколотки и срывала с меня плащ, которым я пытался прикрыть разорванную ею футболку.
А наутро адвокат поставил меня в известность, что Ольга, как вдова покойного учредителя нашего бюро, вступила в права наследства и ей принадлежит мажоритарная доля в капитале нашего предприятия.
Мне по-прежнему нравятся женщины в черном. Но теперь в «палате для утешения» сидит она, по-прежнему красивая, стройная, подтянутая, охватывающая гипнотизирующей прохладой своей северной красоты.
Новоиспеченные вдовы выходят от нее умиротворенные, примиренные со своей участью, почти счастливые. Многих из них я встречаю вновь — в тех роскошных черных лакированных гробах, которые считаются фирменным стилем нашего заведения…
Лиза Поддубная