Спермой по нервам
С кухни доносились крики мамы. Опять о том, что ей надо было найти себе мужика и выйти замуж, когда отец подох, отравившись самогонкой, а не посвящать свою жизнь нам с братом.
По телевизору какой-то сморщенный татуированный крендель пыхтел над миловидной тетенькой. Он поскуливал, как уличный щенок, которому снова и снова дают пинка род зад, а тетенька лежит себе и глазом не моргнет, бревно бревном. Столько равнодушия в глазах, безучастности. И меня это не удивляет.
Сам я не трахался. В школе я любил одну девушку из параллельного класса, но боялся с ней даже заговорить. Я хотел с ней секса, но не как животное, а по большой любви. Глупость сказал, да? Разве у любви есть размер? У любви размера нет, я это точно знаю, как нет и цвета, и времени, нет ни видов ее, ни разновидностей. Любовь производят одним монолитным куском. Но чаще ее просто нет.
Ну и вот, настало время выпускного, последний звонок, бабочки-юбочки, все гуляют и трахаются или сосутся. Не все, конечно. Я-то мучился одним: как же хочется обнять ее и никуда не отпускать. И вдруг за ней приехал какой-то взрослый мужчина на черном «бентли», лет сорока, солидного вида дядя. Он вышел, поцеловал в щеку, она села в машину, они уехали. Семнадцать ей едва стукнуло…
Она не любила его, это я точно знал. Максимум, что она к нему испытывала, — это привязанность и уважение, как к отцу. И еще ей круто, что взрослый, влиятельный, доминантный самец у ее ног и исполняет все, что она захочет. Он, как бобик, навязчиво волочился за ней с высунутым языком, периодически уламывая на еблю, пуская на ее юное тело свои поганые липкие слюни…
Я готов был держать пари на собственный хуй, что она его бросит. Мало кто выдерживает жить по лжи. Год, два, четыре — колоссально ужасный срок для разврата и отравления того, что для тебя является самым дорогим.
Потом она, возможно, встретит юношу, которого полюбит. По-настоящему полюбит, не за что-то, а просто за то, что он такой уродился. Только я знал: нормально у них уже ничего не будет, потому что с нуля можно начинать сколько угодно, а вот с начала — только один раз, и важно этот раз не просрать.
Вот так вот мне обломался первый секс по любви. Я потерял девственность в двадцать с сестрой друга, ей было столько же, но опыта лет на десять больше – она шлюха. Чувство скотства после этого еще долго не покидало меня. Нет, непосредственно при сексе ничего такого не чувствуешь, противно становится потом.
Поэтому я больше не трахался. Дрочил. Дрочить не так противно и даже вообще не противно. Дрочить мне по кайфу. И я не считал, что я какой-то не такой, просто так мне спокойнее было. Я бы с удовольствием поменял сексуальное желание на какую-нибудь более полезную физическую способность, например, подковы гнуть или монеты взглядом плавить, хотя и не знал, зачем мне гнуть подковы и плавить монеты. Я даже думал как-то кастрировать себя, все равно ведь у меня нет бабы, которую бы я любил и которая любила бы меня, а трахаться, чтобы трахаться, — это не мое.
Я знал, есть телки, которые честно дотерпливают до своего принца. Нормальные девчонки ебутся только по любви, которая если и может быть, то только раз. По выстраданной, выжданной, а не садятся на член первого же подходящего доминантного козла. Я бы все что угодно победил и прошел за такую телку. Но у меня не было такого человека. Никто и никогда не ждал меня.
Мой старший брат не такой. Нигде не работающий пьяный пидор. «Прототип мужественности, образец для подражания, опора семьи, мужик…» В детстве он совсем не защищал меня. Ему на все наплевать. И хуже всего, что на себя тоже. Вечные крики мамы, слезы, а этот урод только хрюкает нечленораздельно: «Все будет хорошо, мам. Все будет хорошо. Все будет…»
Мы оба уроды, и я не виню маму за это. Она воспитывала нас, как могла. Работала на двух работах, чтобы мы могли нормально жить, одеваться, есть, пока ублюдок папаша топил свою беспомощность в алкоголе. Честно говоря, я бы давно уже съехал в съемную квартиру или комнату, если бы зарплата грузчика мебельной фабрики позволяла платить за аренду, как-то питаться и еще оставлять немного денег для матери.
В один из гнуснейших вечеров я лазил по Интернету, потягивая пиво из банки. И вдруг вижу гостя на своей страничке в инсте — ее, Эвелину!!! С необъяснимым страхом в животе я зашел на ее страничку, поздоровался. Мы стали переписываться.
Очень скоро выяснилось, что у нас много общего: взгляды, понимание, пристрастия, вкусы… Наше онлайн-общение продолжалось три месяца. Я не позволял себе никаких глупостей типа «трахну тебя в жопу», «хочешь сперму» или «засосу твои глаза через пиздищу» — я такое позволял себе при общении с девушками в Интернете. Я был с ней таким, каким действительно являлся, от начала и до конца, пусть даже пока только в инет-общении. Однажды я решился ей позвонить.
— А говоришь ты хуже, чем пишешь, — посмеялась она, заканчивая разговор.
— Не каждый день говоришь с богом, — сказал я. Ну не придурок?
Когда я спрашивал, встречается ли она с кем-нибудь, она придумывала отговорки. Время шло, я боялся прямо предложить встретиться, и она… предложила сама.
Полдня я потратил на парикмахерскую, чтобы уложить свою густую и длинную шевелюру так, как мне хотелось. Забежал в магазин купить чекушку коньяку, хлебнул чуток для храбрости, прыгнул в маршрутку и поехал. Разумеется, опоздал.
Она говорила с кем-то по мобильному. Красивая, яркая, настоящая — она ждала меня!
Мы шли медленно, оба стеснялись, говорили о какой-то чепухе, я повторял одну и ту же фразу несколько раз. Она отвечала невпопад и не смотрела мне в глаза. Я улыбался, радость, доселе неведомая, переполняла, и мне хотелось… Да, хотелось жить вот так всегда — идти рядом с ней, говорить с ней, улыбаться ей.
У здания ДК железнодорожников мы присели на мраморные плиты, огораживающие неработающий фонтан.
— Пелевин считает, — вдруг ляпнул я, — что в этот мир лучше не приходить в форме человека.
— Да? А лучше в форме… чего? Камня, что ли? — Она постучала кулачком по мрамору.
О, как же мне захотелось обнять ее! Меня распирало от счастья.
— О чем задумался? — спросила она.
— Хочу взять тебя за руку, но не знаю, как сказать.
— Ну, возьми, — она улыбнулась и протянула мне руку. — А можно спросить?
— Спрашивай.
— Почему ты один?
— Потому что ждал тебя.
Она осторожно поцеловала меня в щеку и убежала…
В тот же вечер с большим букетом роз я стал накручивать круги у ее подъезда. Я ждал ее, хотел удивить. Она вышла из подъезда, гордая, красивая, моя Эвелина… Но она подошла к большой черной машине, за рулем которой был тот самый урод, который забрал ее с выпускного.
Ночью меня приперло. Дома никого не было, все куда-то уехали. Я закусил зубами ладонь и стал выть. Из глаз лились слезы, внутри все разрывалось и скручивалось. Я представлял, как он что есть мочи долбит ее, долбит раком, схватив за гриву. Еще бы тушь и помада, и я бы выглядел, как девчонка, которую бросил ебарь.
Подумав об этом, я взял мамину тушь и накрасил глаза и ресницы. Повязав голову разноцветным старым платком, я подошел к большому зеркалу в коридоре. Тушь потекла, красные воспаленные глаза, платок органично дополнил образ хрен знает чего. Я рассмеялся, смех перешел в хохот, сменился рыданиями… и снова смех, потом сон… Очнулся уже днем, обнаженный. Я спал обнаженный в наполовину наполненной ванне.
Конечно, я все высказал при следующем свидании.
— Я и сама не раз казнила себя за это, — сказала она.
— Казнила? За что? Ты подарила ему девственность, он позаботился о тебе.
— Ты ничего не знаешь. У меня тогда был очень тяжелый период. В автокатастрофе погиб отец. Я была на грани… Так сложилось, что отец всегда был для меня… И все рухнуло, покатилось… А он оказался рядом и поддержал.
— Это ублюдок! Его не остановило, что ты юная девочка, а он старый урод. Он не имел права развращать тебя.
— Он и не развращал особо-то.
— Почему, почему ты пошла на эту низость — трахаться просто так, за заботу, с совершенно чужим тебе человеком?
— Значит, я сама низкая. Прости меня. Назад ничего не вернешь. И без тебя… я уже себя не представляю…
— Вы по каким-то конкретным дням еблись? А раком он тебя ставил? А то, чего порядочные девушки не делают, делала ему?..
— Ты в своем уме?!
— А расскажи, как вы целовались.
— Я никогда с ним не целовалась.
— Зато трахалась. Два года… как животное. Проститутки тоже не целуются… Ненавижу день, когда мы встретились. Ненавижу тебя!
— Я люблю тебя, дурак.
— А я тебя ненавижу!!!
На этот раз сбежал я. Сбежал без поцелуя. Я тупо упился в хлам. Потом два дня отсиживался дома. Безумно хотелось быть с ней рядом, ебать ее… Но самолюбие не позволяло позвонить первым. Она позвонила сама и сказала только одно слово: «Приезжай».
Едва я зашел, мы накинулись друг на друга и начали срывать одежду, целуя и прижимаясь телами. Я лизал ее шею, живот… целовал волосы на лобке… потом она целовала мой живот, а я бешено тер стоящий колом член между ее упругих грудей, доставая до шеи…
— Войди в меня, — сказала она, задыхаясь, — поскорее.
— Перевернись, — сказал я.
Я резко вошел в нее, она слегка вскрикнула, мы сцепили кисти, и я стал изо всех сил долбить, быстро наращивая темп.
— Я сейчас с ума сойду, — стонала Эвелина.
— Я люблю тебя, — задыхаясь от удовольствия, отвечал я. — Тебе хорошо?
— Да, да, родной мой…
Кончив, мы легли, положив руки друг другу на лобок. Я лизал ее грудь, слегка покусывая соски. Эвелина улыбалась.
— Я так люблю тебя.
— Я тебя тоже.
Эвелина медленно покрывала меня поцелуями, и у меня снова встал. Она нежно зажала мой член грудями и стала тереться о него, потом облизала лобок и головку…
— Кончи мне на грудь, пожалуйста…
Мы перевернулись. Оказавшись на ней, я прикрыл ладонью ее лицо, чтобы сперма не попала. Перед финалом, сильно разогнавшись, я кончил ей на грудь, затем еще провел членом по шее, размазывая сперму. Эвелина пошла в ванную. А я, утомленный, насытившийся и повзрослевший, провалился в сон, прошептав напоследок: «Какой же я был дурак, дурак, дурак…»
Алеша Потыкаев