Сказка в коммунальной квартире

Как и всех подростков, в самые «гиперсексуальные» годы меня тянуло на женщин намного старше. Действительно, если тебе четырнадцать лет, на сверстниц смотреть особо нечего: грудь чисто символическая, попка с кулачок, да и прочие формы позволяют их обладательнице претендовать на звание женщины с весьма и весьма большой натяжкой.

Есть, конечно, отдельные романтики, клюющие на дистрофиков, и другие любители «крепышей бухенвальдских», но я себя к их числу не отношу. По мне, женская грудь как минимум должна превосходить по размерам грецкий орех. Иначе это не баба, а цирк какой-то.

Вот соседка наша по коммунальной квартире, тетя Маша, требованиям моим к объекту вожделения отвечала на сто, двести, а то и все триста процентов.

Грудь ее, рвавшаяся из тесного халатика, была поболее моей младой головушки. Порой она не застегивала две верхние пуговицы, и мне удавалось при встрече с ней заглянуть за отворот халатика и лицезреть большую часть боготворимой мною груди в вырезе лифчика.

Эти молочно-белые, размером с дыню полушария сводили меня с ума, были поводом для сумасшедших снов и не одной ночной поллюции. Я просыпался с влажными трусами и готов был отдать свою юную глупую жизнь за возможность только потрогать, поцеловать, полизать это чудо.

Я бы не назвал тетю Машу полной, но у нее был широкий таз, выступающий зад, на который я готов был молиться, и под стать груди белоснежные ноги. Порой она не поправляла подол халата, сидя на кухне, и я мог вволю таращиться на ее круглую коленку, а иногда и немного выше.

Тетя Маша любила со мной беседовать, мы порой подолгу сиживали на общей кухне, она рассказывала о жизни, а я ломал глазки о ее коленки. К слову, муж тети Маши был военным и постоянно где-то его носило — то по командировкам, то еще черт знает где. В общем, дефицит общения она ликвидировала со мной.

Когда тетя Маша мыла (по очереди) общий коридор, я через замочную скважину подглядывал за ней — она стояла задом, низко нагнувшись и расставив ноги, и взору моему представало живописное зрелище. Естественно, подглядывал я из своей квартиры только, когда никого не было дома, иначе сейчас я писал бы эти воспоминания из психиатрической больницы.

В один из таких «сеансов» я не выдержал и достал разрывающий штаны член. Только я взял его в руку, он почти сразу выплеснул горячую струю, а по голове меня словно звезданули молотом — даже искры в глазах заплясали. Но, боже, какой это был блаженный удар!

Я не возражал бы, если бы меня каждые полчаса так били. Впрочем, удар был и на самом деле — в экстазе я неплохо стукнулся башкой о двери. Отскочив, я медленно приходил в себя и не мог осознать случившегося.

Потом я опять взглянул в замочную скважину. Тетя Маша внимательно смотрела на мою дверь — очевидно, она тоже услышала мой привет о дерево. Ну да его бы разве что контуженный не услышал. Я немедленно ретировался в дальнюю комнату, прикинулся ветошью и, вообще, сделал вид, что здесь никого нет.

Как-то я топал на улицу по своим очень важным делам. В коридоре стояла тетя Маша.

— Куда это ты намылился, друг чудесный? — спросила она.

— Да так, пойду пивка дерну, — сострил я.

— Ты бы лучше уроки поучил, двоечник! — сказала тетя Маша и хлопнула меня по заднему месту. Я попытался увернуться и как-то само собой получилось, что в ответ хлопнул ладошкой по ее вожделенной попке.

Тетя Маша тихо рассмеялась, а я выскочил в великом смятении за дверь. Изумленно взирал я на свою руку, которая только что совершила этот не укладывающийся в голове поступок (естественно, три недели после этого я руку не мыл).

Этот случай стал началом многих аналогичных ситуаций. По поводу и без повода тетя Маша легонько стукала меня по заднице, и я не упускал случая хлопнуть ее в ответ, каждый раз при этом испытывая какое-то мучительное, словно запретное и неземное удовольствие.

В конце концов я настолько обнаглел, что хлопал тетю Машу по мягкому месту и без провокаций с ее стороны, просто при встрече, когда никого не было рядом. В большинстве случаев тетя Маша — за исключением периодов, когда у нее, судя по всему, были менструации и прочие неприятности — в ответ лишь смеялась.

Я долго ломал голову над тем, к чему же приведут в конце концов эти ласковые обмены овациями по мягким местам, когда жизнь сама ответила на этот вопрос.

Однажды я сидел на кухне и мирно, никого не трогая, ужинал. Родители должны были прийти поздно, и я прикидывал в уме, чем бы таким гадким заняться, пока дома никого нет. На ум приходили только поджог соседней пятиэтажки и гнусный грабеж «Детского мира». И тут на кухню вошла тетя Маша. Она была накрашенная, красивая, с прической и в вечернем платье.

— А я вот из гостей вернулась, — как-то грустно сказала она. — А мой придурок уже неделю по полигонам лазит. И, наверное, еще неделю будет там со своими танками целоваться.

Она села на стул и стала мне что-то втирать о жизни. А я слушал и горько сожалел, что она не в халатике, и с сисечками (хоть кусочком) и коленками сегодня жестокий облом.

Наконец тетя Маша поднялась и сказала:

— Ну ладно, пора спать… А твои где?

— Родители тоже в гостях, — ответил я, — у них как ни воскресенье, то какой-нибудь праздник.

— А-а, — протянула она. — Ну, пошли, тебе время уже на горшок садиться. — И направилась к своей двери. Я двинулся за ней.

— Тетя Маша… — позвал я. В голове стучало: «Сейчас или никогда!»

— Чего? — она медленно обернулась, я сделал шаг вперед и неумело, неловко поцеловал ее в губы. На меня пахнуло духами и спиртным. Я одеревенел от собственной смелости и от испуга за то, что сейчас будет (ну, блин, если маме скажет!).

— Дурашка… — улыбнулась тетя Маша и, открыв свою дверь, потянула меня за рукав. — Ну, пошли, раз ты такой смелый.

Я ожидал всего, только не этого. То, что случилось потом, я вспоминал словно через мглу, как волшебный сон, который может присниться лишь раз в жизни. Я прокручивал в мозгу, вспоминал все до мельчайших подробностей тысячу раз, и в отличие от других воспоминаний, это никогда не истрепывалось, не притуплялось в остроте и сладости ощущений. Тот вечер навсегда остался во мне далекой, но яркой и чудесной сказкой.

Тетя Маша закрыла дверь, заперла на ключ, и, пройдя в темноте через комнату, включила на столе ночник. Потом обернулась ко мне, и я понял выражение «глаза ее сверкали». Она сказала:

— Не бойся, подойди ко мне… Теперь помоги расстегнуть мне платье.

Тетя Маша повернулась ко мне спиной и откинула вперед волосы.

— Ну, чего ты? Видишь, там «молния» — давай, расстегивай.

Непослушными, дрожащими руками я принялся расстегивать замок. «Молнию» заело, когда разрез дошел уже до половины спины.

— Не волнуйся, — попросила она. — У тебя все получится.

Наконец замок был побежден. Тетя Маша повела плечами, и платье упало к ее ногам. Я чуть не задохнулся. Она стояла в белом кружевном нижней белье, трусиках и бюстгальтере, и честное слово, более прекрасной картины я в жизни не видел.

Тетя Маша повернулась ко мне. Должно быть, лицо мое представляло собой не иначе как кадр из кинокомедии, потому что она не смогла сдержать улыбку. Она обхватила ладонями свои роскошные груди, словно пробуя их на вес:

— Ну как они тебе, нравятся? — Я судорожно закивал головою и с трудом сглотнул слюну. — А хочешь их поцеловать? — Тут я уже и не знал, что ответить.

— Ну что ж, давай, — снова улыбнулась тетя Маша и завела руки за спину. Раздался щелчок, и лифчик упал к ее ногам. Я совсем онемел, чувствовал лишь, как у меня трясутся коленки.

— Иди сюда, малыш, — ласково позвала тетя Маша и присела на край кровати. — Иди, не бойся. Поцелуй их. — И погладила свои пышные красивые груди с аккуратными коричневыми сосочками.

Я подошел к ней, встал на колени. Губы сами потянулись к соскам. Наконец-то я узнал этот вкус, незабываемый вкус женской груди. Я взял в ладони одну сисечку и стал нежно посасывать сосок. Он стал напрягаться, увеличиваться.

Мне хотелось посмотреть на это чудесное превращение, но я был не в силах оторваться. Тетя Маша тихо постанывала, убрала от меня грудь и вложила в рот другую. С ней произошло то же самое — губами и языком я чувствовал, как сосок твердеет, становится больше.

Тетя Маша подняла меня с колен, встала сама и начала расстегивать мою рубашку. Я словно со стороны наблюдал за всем этим, а коленки мои по-прежнему мелко тряслись. Грудь ее касалась меня твердыми сосками, и от этого я испытывал неземное блаженство. Она встала на колени и принялась снимать с меня штаны. Перенапрягшийся член вырвался наружу.

— Очень хорошо, — шептала тетя Маша, с каким-то умилением разглядывая и легонько поглаживая мой член. Потом она стянула с себя трусики и опять медленно легла. При этом она взяла в ладошку моего «мальчика» и привлекла к себе:

— Ну, иди ко мне, мой хороший, иди ко мне.

Я лег на нее, ощутил ее тепло, мне стало так хорошо, как бывает, пожалуй, только в чреве у матери. Я снова стал целовать и сосать ее груди, гладить их руками.

— Дай сюда свои губки, — попросила тетя Маша и, обхватив руками мою голову, привлекла к себе. Я почувствовал, как ее язычок властно раздвигает мои губы, проникает внутрь и ощупывает мой язык. Я застонал и кончил.

Тетя Маша вопросительно, даже настороженно посмотрела на меня, но член не падал, и она продолжала гладить и целовать меня. А я гладил ее и хотел, чтобы это продолжалось вечно.

Потом она раздвинула ножки и подвела под меня свою руку. Я почувствовал, как ее пальчики обхватили мой член и вставляют в себя. Инстинктивно подавшись вперед тазом, я тут же ощутил боль. Но какую боль! Восхитительнее не было и нет ничего в этом мире. Там было тепло, очень тепло. Я как будто плыл, и наслаждение резкими языками радуги лизало мой мозг.

Я кончил еще раз и все равно хотел и мог, потом еще раз. Казалось, этому блаженству не будет конца, словно я переступил черту, отделяющую этот мир от вечного рая. Я слышал, как стонала тетя Маша, как подавалась бедрами навстречу мне, и я, даже находясь в ней, хотел ее и хотел.

Наконец я был обессилен. Тетя Маша помогла мне встать и провела до двери. Выглянув в коридор, она выпустила меня. Я был словно в тумане, как пришибленный, и со стороны, наверное, являл собою сложный случай болезни Дауна.

На следующий день я встретил тетю Машу на кухне. Поздоровался. Она холодно кивнула и даже не взглянула в мою сторону. Я весь день (да и долго еще) ощущал себя как оплеванный. Я не мог понять — почему?! Я тянулся к этой женщине, я был ей дико благодарен и чувствовал, что у нас как будто одна общая и очень светлая, теплая тайна. Одна на двоих… А в ответ — холодный, чужой взгляд.

Мы больше никогда не разговаривали. Потом я с родителями переехал в другой район и больше тетю Машу не видел.

Только в душе осталась сказка.

Дмитрий ВОЛКОЛАК