Письмо из шкафа

Здравствуй, Катя! Привет тебе из солнечного Крыма от твоего мужа Пэтэра (почему от Пэтэра, а не от Петра — об этом ниже). Доехал нормально, встретили хорошо. Правда, приехал в Ялту на сутки позже, чем предполагалось (почему — об этом ниже).

Уже принимаю процедуры — массажи разные, ванны, обтирания, сауны — и днем, и ночью тоже. Почему и ночью — об этом ниже. Был уже в Аквариуме, на Пугачевой и на теплоходе. Возили на Ласточкино гнездо, был в “Ореанде» — хорошо, что ты заначку мою не нашла.

А теперь все по порядку: Антон — из второго подъезда — мне давно говорил, а я все, лопух, не верил. Но в пятницу (помнишь, на именинах у Аркашки?) его Нинка на балконе курила с Алешкой, и я все слышал.

Представляешь, как мне было? Я чуть не сиганул с шестого этажа. Хорошо, Наташка удержала. Она мне и подсказала, как поступить. И теперь, как говорили древние греки: «Нет худа без добра». Так что чемоданы я свои спрятал в камере хранения, билет перекомпостировал и, когда ты ушла на шейпинг, вернулся домой.

Хорошо, что сумку свою не оставил в камере хранения (почему хорошо — об этом ниже). Как и советовала Наташка, спрятался в шкафу. На душе так противно — ведь как поганый ворюга в собственной квартире прятался. Поэтому я сразу же немножко приложился к бутылочке, что была в сумке со мной.

До последнего момента не верилось, что все те сплетни про тебя — правда. Но когда открылась дверь и вы вошли, я чуть не умер. Такая злость вдруг появилась и обида, что описать невозможно. А тогда я хотел сразу же выскочить из шкафа и убить вас обоих.

Но Наташка молодец, она и на этот случай все предусмотрела и посоветовала взять с собой таблетки от сердца и успокаивающие. А еще посоветовала в самый острый момент в уме несколько раз посчитать до десяти и обратно. Я так и сделал, а потом проглотил таблетки.

Вы в это время уже за столиком сидели. Ты торшер включила, музыку поставила. Такая веселая была. И голос у тебя какой-то другой был, чем обычно. Как в “Санта-Барбаре» у той, в зеленом платье — какой-то приглушенный, с легкой хрипотцой.

Я видел, как ты волновалась. Потом вы пить начали. Он тост рассказывал, какой-то свой кавказский. Я, конечно, тоже под этот ваш тост у себя в шкафу выпил. А потом началось: он тебя за коленку, потом под платье рукой полез. Ты все хихикала, как дурочка.

Я снова хотел было выскочить, но передумал. Наташка гово рила, что во второй критический момент надо постараться стать философом. Я и постарался. И таблетки, наверное, подействовали.

Он (ты его звала Артуром) стал целовать твою шею, потом левую грудь. Потом ты правую уже сама достала и подставила ему. И стала расстегивать ему брюки. Я уже как философ почти спокойно наблюдал за всем этим. А ты вдруг стала выкрикивать:

— О, Артур, дай мне свой фаллос! Ну дай же, я хочу его!

По-моему, он и не собирался сопротивляться, так что ты могла бы и не просить так, не унижаться. Потом, вытащив его из брюк, ты засмеялась так радостно. Стала играть им, перекатывать в руках, будто какую драгоценность.

А я так думаю — ничего особенного. И никакой у него не фаллос, а обыкновенный х…, не лучше, чем у меня. Твой Артур откинулся на диване. Ты упала перед ним на колени и начала стаскивать с него брюки. А потом стала тереться головой и голыми грудьми об его голые ноги.

А они, кстати, у него худые и чересчур волосатые. А ты все терлась и терлась, залезла руками к нему под рубашку и там что-то делала пальцами. Это хорошо было видно сквозь ткань рубашки.

Да и он, этот Артур, все ерзал и что-то выкрикивал на своем языке, глаза то закроет, то откроет и так белками глаз поблескивает, а потом вдруг заохал, как-то напрягся и выгнулся дугой.

Тут только я спохватился и внимательней пригляделся к тому, что же ты такое делаешь, что твой грузин так возбудился. Оказывается, я прозевал главное — смотрел на грузина и не обращал внимания на тебя.

Нам здесь один бывший фокусник — сосед по палате, рассказывал, что есть такой прием у них для отвлечения внимания публики от махинаций руками, когда они делают «шарик в левой руке — шарик в правой руке и прочую ерунду. Вот и я непроизвольно попался на этот фокус.

Прозевал не шарик, аж, два шарика, да и палочку в придачу. Ты его “шарики» держала одной рукой, а его “инструмент» был, оказывается, у тебя уже во рту. Почти весь. Ты мне, Катя, такого никогда не делала. Я был в шоке. Пришлось снова принять таблетки и половину того, что оставалось в бутылке.

Особенно меня зло взяло, когда этот твой Артур вдруг как закричит:

— О, Катрин! Какой прекрасный минет ты мне сегодня подарила!

Сейчас-то я знаю, что это такое (откуда — об этом ниже). А тогда я подумал: “Ну, стерва! Он ее ебёт, а она ему еще и дорогие подарки дарит! Наверное, что-то французское. Да еще с моей зарплаты. Мне снова захотелось тебя убить.

Но ты была так прекрасна. Ты сидела на ковре у ног этого поганца — полуобнаженная, волосы распущенные, глаза блестят, разрумянившаяся, веселая, какая-то многообещающая и загадочная. И такая возбуждающая. Ты так аппетитно облизывала свои пухленькие, блестящие в полумраке комнаты губки, что мне жалко стало портить эту красоту. Я передумал тебя убивать, а вместо этого тоже расстегнул свои брюки. Тем более, что моему фаллосу почему-то вдруг стало тесно.

А потом вы снова пили, курили, танцевали. Я, наверное, в это время задремал. А что ты думаешь — это вполне нормально. Мне одна медсестра говорила, что такое бывает как результат пережитого стресса и психологического шока. Поэтому я немножко смутно помню некоторые моменты. Но другие, особо яркие, остались в памяти навсегда, словно кадры из кино про Чапаева.

Почему я вдруг про Василь Ивановича вспомнил? А потому, что мне особенно понравился момент, когда ты встала в мою любимую позу — то есть ты лежишь на животе, попочка слегка приподнята вверх, ножки сжаты, и он сидит сверху, словно всадник-кавалерист, вцепившись растопыренными пальцами в твои ягодицы. (Инструмент его, естественно, там, где положено). И вот он скачет на тебе — смуглый, усатый, еще б черную бурку ему на плечи, чтоб развевалась за спиной. Такой азарт, столько страсти и веселья!

Я кончил вместе с ним. Извини, немного обрызгал при этом твою шубу, да и обтереться пришлось твоим оранжевым платьем. Ну, да я надеюсь, ты меня простишь за эту неаккуратность. Ведь ты должна учесть смягчающие обстоятельства — в шкафу так тесно, к тому же было очень жарко. А в общем, все нормально. Если же шубка и платье испортились, не волнуйся, купим новые.

И еще один эпизод из той роковой ночи хочу напомнить тебе, дорогая женушка. Это когда вы на нашем супружеском ложе легли “валетом», то есть в позу “69″. Я чуть не чокнулся, когда наконец понял, что же вы собираетесь делать. Это ж надо до такого додуматься! Но зрелище было, надо сказать, обалденное.

Правда, ты лежала ко мне, как говорится, спиной, то есть ягодицами. И о том, что ты там с его гениталиями делала, я мог только догадываться. Но вот то, что делал твой кавказец, я видел хорошо. А посмотреть было на что.

Твои кругленькие аппетитные полушария возвышались над кроватью, излучая похоть и желание. А под ними, между разведенными в стороны бедрами, — черный кучерявый купол грузина. Его длинный горбатый нос уперся как раз в твою розочку. Волосатые его руки, высунутые из-под твоих бедер, напряжены, бицепсы вздуты и время от времени вздрагивают.

Скрюченными пальцами рук он вцепился в твои ягодицы, раздирая их в стороны. А сам… Сначала я было подумал: “Фу, какая гадость». Но потом вспомнил: “Восток-дело тонкое, Петруха». Любопытство взяло верх, и чтобы лучше рассмотреть, я даже приоткрыл дверцу шкафа.

Хорошо, что я (Наташка посоветовала) за два дня до отъезда хорошенько смазал петли на дверце. Пришлось тогда, чтобы не вызвать у тебя подозрения, смазать петли и на других шкафах, дверях и даже на окнах.

Но видно было все-равно плохо. Ведь в комнате полумрак. И тогда я потихонечку-понемножечку стал вылезать из шкафа. Вылез и ползком по паласу к кровати. Затем приподнялся и гляжу — что же он, мерзавец, вытворяет? А он длинным, почти синим языком… делает тебе (как я уже теперь знаю) куннилингус.

Язык острый на конце и так и вертится, так и вертится. То вверх и вниз, то в стороны, то нырнет внутрь тебя и там шебуршится, то вдруг этот Артур языком, словно лопатой, так медленно и обстоятельно от низу аж до верху проведет, а то вдруг губами припадет к твоей красоте. И тогда его черные усы смешиваются с твоими золотистыми волосиками, которые кудрявятся вокруг заветной щели.

А ты вся вздрагиваешь время от времени, — наверное, в те моменты, когда он вдруг касается твоего особенно чувствительного места. Иногда слышатся громкие чмокающие звуки и с твоей, и с его стороны. А красота твоя между полушариями блестит, пылает влажным розовым светом. Ох и зрелище было. Я в изнеможении уполз обратно в шкаф, снова кончил и, наверное, отключился.

Очнулся я уже под конец вашей “Камасутры». Ты стояла, облокотившись на спинку кресла, выгнувшись в пояснице, высоко отставив свой прелестный задик (вот где пригодились тебе занятия шейпингом). Твой восточный друг пристроился с тыла и “работал» в поте лица. К сожалению, ростом он не вышел, ему приходилось подыматься на цыпочки. Но, как говорится, “назвался груздем…». Я бы, конечно, достал и не приподнимаясь. Но, Катюша, всему свое время. Поживем — увидим.

И вот туг случилось то, что и подвинуло меня на сей подвиг- написать тебе это обстоятельное письмо. Ведь, как нормальный порядочный мужчина, супруг в конце-концов, я должен был бы порвать с тобой и гордо удалиться, посыпая пеплом свою несчастную рогатую голову, омывая слезами отчаянья истерзанную обидой душу.

Но ты сказала эту сакраментальную фразу, вдруг направившую мои мысли в новом направлении, круто изменившую ход истории моей жизни, открывающую, возможно, новые неведомые и заманчивые перспективы для нас — как супругов, как мужчины и женщины. Вздрагивая всем телом, дрожащим полукриком-полушепотом ты сказала:

— Ах, Артур! Как жаль, что у тебя всего лишь один фаллос! Вот если бы было два!..

И ты умолкла многозначительно. В комнате вдруг наступила зловещая тишина. И кассета, по-видимому, закончилась. И грузин, наверное, обиделся. Как-то вдруг все сникло, потускнело и потухло. Но семя было брошено в землю и должно было дать всходы.

Уже одеваясь, этот наглец и соблазнитель, этот горбоносый Казанова вдруг изрек: “Если тэбэ мало аднаво, прыгласыла бы еще сваего мужа». И он ушел, громко хлопнув дверью. А ты убежала следом, обливаясь слезами, причитая и заламывая руки. Стук твоих каблучков растворился в ночной тишине.

Вот и весь мой пирл харбор, Катя. Финита ля комедия, как говорит мой второй сосед по палате. Я вышел из своего укрытия. Допил ваш коньяк, выключил музыку, потушил свет и ушел, аккуратно прикрыв дверь. Меня ждала Ялта и все остальное, вытекающее из вышеизложенного.

Теперь я знаю, что такое минет, куннилингус и вся остальная Камасутра. Молодая симпатичная медсестричка из нашего санатория детально рассказала и показала мне все эти премудрости. Не только днем, но и ночью на берегу делает она мне искусный эротический массаж. А потом я уношу ее на руках в море, и в сверкающих от лунного света волнах мы резвимся, словно молодые античные боги. И нам весело и интересно вдвоем.

Но вот вчера, целуя ее прелестные, обрамленные черными кудрявыми волосками губки, я вдруг подумал: “Как жаль, что у моей Анюты всего лишь одна… Ну ты поняла, что я имею в виду. Вот если бы было две. Чтобы я мог одновременно и целовать, и погружаться внутрь горячей женской плоти…» Анюта, кстати, называет меня Пэтэром. И вот тогда я вспомнил твои слова, твое желание. И я тебя понял!

На этом заканчиваю свое письмо. До свидания. Целую. Твой любящий супруг. Петр.

P.S. : “Встречайте с Артуром седьмого Севастопольским десятый вагон. Целуем Пэтэр, Анюта”.

О.Сивашский