Оргазм за 1500 баксов

Я ничего не знаю и знать не хочу о прошлом Наташи Альтшвангер. Теперь в свои тридцать четыре это была просто никчемная баба с пухлым ртом и набором хронических недомоганий. У нее вяло протекал роман с женщиной, то есть со мной. Я была на десять лет младше ее и куда честнее.

Я любила ее почти три года. Как только выпадала возможность. Как только мой муж исчезал на месяц-другой, а моя нервозность начинала мешать мне жить. Это означало, что панацея только в ней. Все, что мне требовалось от нее — трахаться. Много трахаться.

Я хотела ее в любое время суток. Ради этого я не жалела ни денег, ни нервов, ни собственного мужа, которого оповестила о своих чувствах к особе женского рода, собственно, к закомплексованной старой деве…

Однако эта стерва несколько раз самым оскорбительным образом указала мне на дверь. И после безответных телефонных звонков, после унизительного обмана я сдалась. Она перестала меня замечать, не то, что трахаться.

В общем, зная наперед, что все кончено, я решилась на последнее. Я пошла на поводу своей похоти. И даже муж меня одобрил:

— Вот это по-нашему, по-мужски…

Я купила Наташу Альтшвангер за полторы тысячи баксов. Сказала, что приглашаю на пару жарких недель в Ялту и все оплачу. Она стала доброй и по-детски подлизывалась.

Как только я привезла ее в Ялту, она превратилась в саму себя — злую и нелюдимую. Я терпела в свой адрес ее многоступенчатый мат по надобности и без. Я преданно заглядывала ей в глаза — в эти ее вечно мутные глаза с красными ободками — и молчала. И ждала-ночи.

Сутки ждала. Вторые, третьи, пятые… В конце концов мне надоело! Не думаю, что я вообще хотела трахнуть ее на пятые сутки, меня бесил этот ее красный обманно-шлюшеский рот и сексуальные сиськи.

…Через пять дней мы, как обычно, ужинали в ресторане.

— Ты меня еще хочешь? — вдруг ревностно спросила Наташа, и я почувствовала ее теплую ладонь на моем колене. Я аж засмеялась от неожиданности. Оказывается, не одну меня мучил вопрос секса.

— Хочешь? — понизила она голос и протянула руку мне между ног.

— Нет, — резко одернула я ее, оглядываясь по сторонам.

— Нет, ты меня хо-о-очешь… — самодовольно промурлыкала Наташа, нахально улыбаясь яркими губами.

Ее прищур не скрывал презрения ко мне. Как в дешевом порнофильме, она, типа эротично, облизнула губы. И этой бабе далеко за тридцать! Я на минуту побледнела от злости: я ее хотела. Мы снова налили по водке.

— Давай за любовь! — предложила я просто и искренне. — За то, как я тебя люблю!

Я смотрела не отрываясь в ее лицо. Там неожиданно пронеслась стая эмоций: и смущение, и радость, и надменность.

— Я тебя тоже, — ответила она дерзко, будто оскорбившись.

— Ага, конечно, — процедила я иронично, и мы выпили еще. И еще. И еще.

Наташа стала ласковой и спела мне какую- то детскую песенку. И сказала, что заблудилась в лесу. И я с ней. Мы стали смеяться над чем-то, немного шокировали окружающих — я обняла ее, она меня. Мы разве что не целовались. Пора было отправляться бай-бай…

Небольшой участок дороги перед нашей лачугой, здесь фонарей не было совсем. Зная о моей близорукости, Альтшвангер вдруг взяла меня за руку.

В сущности, она неплохой человек, кто же виноват, что она обижена судьбой и что ей перехотелось со мной трахаться? Я именно так и подумала, пока мы шли рука за руку, как две сестры: старшая — старая дева и младшая — сексуальная фанатка с лесбиянскими наклонностями.

Мы шли, и меня трясло от ее близости, о которой я думала столько дней. Она почувствовала это и сжала мою руку еще крепче… Но ничего я уже от нее не ждала, все больше путаясь в намерениях и чувствах. Со мной был один страх.

Дома мы молча разобрали постели и легли спать. Я успокоилась, да и водка помогла. Не хотелось ни говорить, ни менять положение. Положение вещей и тел. Не знаю, сколько я спала. Помню только, что перед глазами стоял дорогой муж. Вернее, его член. О, как я любила мужнин член! Я некоторое время сосала его — с чувством, с тактом, с расстановкой. Потом ощутила его в себе…

И бац! Это уже был не сон. Наташина кровать сама двигалась по направлению к моей. Конечно, ее двигала Наташа, но в темноте я видела только простыни. И треск самой кровати, ее скрежетание по деревянному полу.

— Что случилось?

— Тише, тише… — успокоила меня Наташа шепотом, наконец, прекратив движение.

Ее рука была мягкой. Она очень робко погладила меня по волосам. Я легла и вжалась в подушку. Я ждала каких-нибудь резких слов. Я уже и забыла, что она умеет быть нежной, что она умеет пользоваться ртом и ладонями по нужному мне назначению.

Она склонилась надо мной в неловкой позе. Я стала бормотать что-то типа «не надо», чтобы остановить ее. Забыла на миг, что одержима Наташей. Потом чуть ли не заплакала — так неожиданно было ее желание… Потом сообразила, что это, в сущности, последняя любовь, которую я вырву у нее.

…И я просто постепенно отключалась и слушала ее дыхание. Мы тяжело и возбужденно дышали: от удовольствия, от напряжения всех пережитых дней. Ее руки блуждали по моему телу привычными маневрами. Я знала, что сейчас они остановятся на моей груди и будут ласкать ее особенно нежно, медленно, словно изучая их природу.

Потом Наташа будет лизать мой живот, опускаясь все ниже и ниже. И когда горячая струя воздуха попадет мне прямо внутрь, она резко изогнется и будет делать это пальцами. Я стану направлять ее так, как мне надо, без слов и без стыда, — глубоко или сверху будут скользить ее пальцы.

«Пожалуйста… пожалуйста…» —  все же прошепчут в какой-то момент беззвучно мои губы, уже искусанные в кровь. Я не понимаю, о чем молю — то ли о любви, то ли о пощаде. Наташа иногда понимает меня — мои «пожалуйста» не остаются без ответа. Она просто не останавливается, и я кончаю.

…Наташа откидывается на спинку кровати. Теперь она сидит у моих ног. Я поднимаюсь и переползаю к ней поближе. По одному пальчику я перецеловываю ее руки. Она долго держит то один, то другой у меня на языке, слегка двигая ими. Пальцы у нее очень красивые, без длинных ногтей. Когда я посасываю их, она стонет. Видимо, в горле пересыхает, и она громко сглатывает.

Я люблю, когда она такая естественная. Грудь ее высоко поднимается. Я держу ее руки и пытаюсь целовать ее шею — Наташа разрешает. Я поднимаюсь выше, к губам, — но Наташа вздрагивает и начинает бормотать что-то несвязное о луке, о ресторане…

Я знаю эти приемы. Я давно перестала принимать их на свой счет. Я уже говорила о комплексах этой женщины. У нее колючий подбородок, словно она выбрита. О да, я сплю с женщиной, у которой проблема с волосяным покровом на лице. Так это сухо по-медицински звучит.

Меня и это не смущало никогда. Я силой разжимаю ее руки и впиваюсь в ее рот. Я чувствую ее мягкий широкий язык и одновременно чувствую, как ее охватывает судорога. Она начинает протяжно стонать, что, впрочем, не мешает ей продолжать отталкивать меня, хотя уже менее настойчиво.

Все это время, что мы занимаемся любовью, никто из нас и не подумал о соседях. Бедные женщины с детьми, наверное, сходят с ума от наших всхлипов и скрипов кроватей. Они и так смотрели на нас с опаской. Наташа им сказала, что Я ее сестра. Это было опрометчиво после того, что сказала я. А именно — знакомая. …Наташа уже не сопротивляется, когда я лижу ее рот настойчиво и сильно. Я чувствую ее руку у себя между ног, но плавно убираю ее.

Я опускаюсь вниз, к ее животу, так красиво, насколько это позволяет узкая скрипучая кровать, а именно заваливаясь то на один, то на другой бок. Но это, к счастью, Наташа не берет во внимание, а могла бы. Она любит нарушать праздники пошлыми шутками.

…Я опускаюсь к ее животу, почти припадаю губами вниз, даже не удивляясь тому, что мы совершенно голые, что момента раздевания не было, будто мы знали, что наконец сегодня это и будет.

Мои пальцы начинают двигаться по ее клитору в такт движений наших языков, наших бедер. Медленно, медленно, быстро, быстро, быстро, быстрее, быстрее…

— Я кончаю… — отрываясь от моего рта, хрипит Наташа.

И тело ее вздрагивает в последний раз, и она издает гортанные звуки и затихает. Она всегда говорит мне эти слова: «Я кончаю!» Для нее это некая священная фраза. Такое чувство, если она не скажет — то точно не кончит. Она кончает только после этих слов.

Она удерживает мою руку на своем влажном лоне какое-то время, и я чувствую, что там у нее сердце. Потом отстраняет. Мы молчим и остаемся без движения. Через какое-то время она шумно переползает к себе на кровать.

Я пытаюсь остановить ее, но она низким голосом констатирует: ноги затекли. Я чувствую, что она становится прежней: каменной и грубой. Через несколько минут она начнет привычно материться невпопад. Как могу, стараюсь продлить минуты нежности. Мы лежим рядом на своих узких скрипучих кроватях. Я робко прошу:

— Поцелуй меня… пожалуйста…

И поднимаюсь на локте, чтобы приблизиться к ее лицу.

Вижу ее знакомые глаза — мутные, с красными ободками. Они часто моргают.

— Ты маньячка… секси… — произносит она равнодушно.

Я растерянно повторяю:

— Ну поцелуй…

Она смотрит на меня в упор, потом закрывает глаза. Мой рот нервно подрагивает от боли. Она и здесь меня сделала… Попользовала. Хорошо, что обошлось без мата…

Утро начинается так, как будто ничего и не было. И так будет продолжаться еще десять дней. Словно мы враги и никогда не трахались. Она хамит мне по поводу завтрака: надоело одно и то же, хочу в другой ресторан, в дорогой.

Потом она выражает резко отрицательную позицию по отношению к любой моей шмотке. И в довершение всего демонстративно громко, чтобы слышали соседки с детьми за тонкой стенкой, капризно говорит:

— Дай мне денег, я пойду на базар и куплю музычку. Без магнитофона скучно.

На базар она может идти за чем угодно, в зависимости от настроения.

— Без фена невозможно!

Или:

— Без нового купальника мне хреново, неужели ты не понимаешь?

Наступит день, когда у меня резко прихватит желудок и она откажется сходить в аптеку за лекарством.

— Слишком рано, подожди!

Мне же будет казаться, что я через час просто сдохну от боли. Конечно, за альмагелем я поползу сама с температурой тридцать девять.

…Обратно меня привезут какие-то незнакомые мужчины. И когда через два часа я по стеночке вернусь в нашу каморку, Наташа вдруг наотмашь даст мне пощечину — за то, что ушла и разволновала ее так сильно. За то, что «выпендриваюсь».

…Я же буду просто молча ронять слезы в подушку. Но она не заплачет, а сделает горячего бульона…

И еще она успеет попросить у меня денег на новое платье, какое висит на базаре и без которого «жить не хочется»… И еще… И еще что-то…

Наверно, я хотела запомнить Наташу Альтшвангер именно такой.

Лола Руян