Дело голых мужиков

Вообще кто-либо из натуралов видел чужой эрегированный хуй? Толстый, бугристый, с багровой залупой, торчащий до самого пупка? Хуй, вставший на тебя?

— Ты что, Макс? — Я кубарем скатился со стремянки, бросился в прихожую искать брошенное там шмотье. Максим выбежал следом:

— Витя! Витя! Извини! Ты все не так понял!

…Мы познакомились, когда я устроился после универа на работу. Он был кем-то вроде ведущего спеца в нашей конторе. Нормальный мужик под сорок: доброжелательный, спокойный, все проблемы решающий с легкой усмешкой. Прикалывался надо мной, новеньким, но в меру, где надо, подсказывал. Если подсказка не помогала, делал за меня сам.

Я привязался к нему: партия в шахматы во время обеда, кружка пива после работы по дороге домой, несколько ироничных фраз про новый фильм или очередной успех нашей сборной, пару слов о погоде и природе. А за всем этим нечто основательное, комфортное, устроенное, столь несхожее с сутолокой студенческой жизни, от которой я только что избавился.

Накануне, в пятницу, Максим сказал, что затеял в квартире ремонт, попросил помочь:

— А потом накроем поляну. Мне сеструха из Германии пару бутылок старого доброго мозельского прислала. Настоящего!

На следующее утро я долго звонил в его дверь. Наконец, Макс открыл, он был абсолютно голый.

— Ого! Мужской стриптиз? — попытался подколоть я.

— Ты знаешь, проще отмыться самому, чем стирать одежду. Потолок будем белить. Раздевайся, не стесняйся — мужики же! — Посреди пустой и залитой светом комнаты стояли две стремянки. — Лезь на ту, что ближе к окну.

Я с невольным любопытством оглядел его. Для своих сорока он неплохо смотрелся: поджарый, с ровным загаром, мускулистыми ляжками и хорошо развитой грудной клеткой. Тормознул взгляд на его пенисе: довольно крупном, с оголенной головкой, вольготно лежащем на яйцах. Он поощрительно усмехнулся в ответ. А десять минут спустя, помахав кисточкой в своем углу, обернулся и… кубарем скатился со стремянки.

— Витя! Ты все не так понял! Правда! — крикнул он.

Пока я суматошно одевался в прихожей, Макс смотрел на меня молящими глазами и бессознательно покачивал ляжками. Хуище по-прежнему торчал у него до пупка, выгибался коромыслом и пульсировал сам по себе, дергаясь вдоль живота.

Он был словно чем-то отдельным от всего остального Максова тела — такого гармоничного. Член жил своей первобытной, алчущей жизнью и в своей рефлекторной, бессмысленной первобытности чем-то напоминал колоссального дождевого червя, вдруг вырвавшегося из-под земли. И в этом было нечто завораживающее. Я вдруг почувствовал, что сейчас не выдержу, со мной случится что-то, чего я не могу ни понять, ни представить, и хлопнул дверью.

Остаток дня провел с дурной башкой. То мнил себя дураком — чего испугался? Подумаешь, у мужика хуй встал. Что он, ебаться ко мне лез? За кого Макс теперь меня держать будет? За последнего чистоплюя, племенного говнюка?

То вдруг изнутри, из глубины живота, поднималась тошнотворная волна. Не так-то просто знать, что другой человек тебя хочет. Жаждет продрать своим хуищем, слиться в потном экстазе, деля с тобой, и ни с кем иным, небывалый, невыразимый кайф. Именно с тобой, волосатым, плоскогрудым, с собственным хуем и вислыми яйцами. Как это бывает, когда мужики ебутся? Что чувствуешь, что ощущаешь?

Ночью не мог уснуть, метался по койке. В глазах стоял то выгнутый ятаганом Максов член, то его молящие глаза, то вдруг мне виделась его уретра, раздутая до такой степени, что казалось, сквозь нее можно было видеть темно-розовое нутро мужского тела.

Уже под утро, во сне или маятной полудреме, мне пришло видение, будто Максим действительно ебет меня. Азартными толчками продирает кольца сфинктера, движет в кишке раздутой багровой залупой, зримо распирающей ее стенки своим «капюшоном». Я абсолютно отчетливо увидел, как густая белая сперма заливает алый бархат слизистого эпителия, очнулся в поту, со стоящим хуем и жаром в низу живота, словно меня действительно выебли.

Черепушку заполнила мысль: а ведь я, наверное, и вправду гей! Стоило мне показать хуй, и… Неужели нормальному мужику с такой ясностью, четкостью может присниться, что его трахают и что он при этом чувствует?

Блядь, ведь и не спросишь ни у кого! . Сразу пидором назовут. А на самом деле, может, со всеми так? Стоит показать стоячий хуй, и… Ведь неслучайно же все эти мудрые греки и римляне еблись между собой? Если прикинуть, мужчина и для пассивного секса приспособлен гораздо лучше, чем женщина.

Предстательная железа — это не какая-то точка G, которую хрен найдешь, а если найдешь, то, скорее, скрюченным пальцем, а не членом. Вот она, простатка, всего в двух фалангах мизинца от мышечной муфты сфинктера, готовой так по-кайфовому туго обхватить ствол.

А в понедельник, когда пришел на работу, узнал, что Максим подал заявление, уже ушел и больше не придет. По черепу словно стукнули колотушкой. Мне даже в голову не приходило, что все может быть так серьезно. Что из-за этого бросают работу, устроенную жизнь, уходят куда-то в пустой, белесый и мутный день. Вспомнил, как он тогда там, в прихожей, нетерпеливо качал ляжками и моляще искал взглядом мои глаза. Если он из-за этого уволился, стало быть, это действительно что-то значит.

Наспех отпросился, бросился на улицу, бежал, сам не соображая куда. Инстинктивно ноги принесли меня в тот самый кабачок, где мы обычно пили вечернюю кружку пива. Макс сидел на обычном месте, облокотившись о стол. Пурпурное навершие сигареты торчало из нервных пальцев в потолок.

— Макс! Ты сошел с ума! Где ты найдешь работу в сорок лет? Ты что, дворником пойдешь вкалывать? Если уж увольняться, то мне…

— Брось ты, — он перевел на меня усталые глаза. — Mia culpa!

— Какая кульпа! При чем тут вина? Ты что, решил, я тебя за голубого принял?

— А разве нет? А если я специально устроил этот ремонт с раздеванием? — Он прищурился от голубоватой мути табачного дыма и с этим прищуром глянул на меня: — Скажи, а тебе совсем не было приятно из-за того, что тебя хотят? Да так, что встает? — В его глазах было такое напряжение, что они словно просвечивали табачную пелену, ныряли мне в зрачки, погружались куда-то в глубь меня, туда, где в грудной клетке теплеет от натужного дыхания.

Перед глазами вновь встало ночное видение: залупленный хуй, продирающийся сквозь сфинктерные кольца, крахмальная сперма, заливающая алый бархат кишки. Жар, и пот, и собственная эрекция, от которой так безумно хочется тереться ноющим хуем о простыни!

А не поебать ли мне, кто и что обо мне скажет? Назовут пидором или не назовут? Какая это, чесслово, фигня по сравнению с жаром, холодом, адской болью и наваливающимся вдруг райским всепрощением? И дрожью собственного члена, перевозбужденного наплывом чужой спермы внутрь тебя?

— Макс! Увольняться — глупо!

— А что делать? Мне что, каждый день видеть тебя, с бешеной силой хотеть и держать все это в себе?

— Макс! Макс. А если мы, — я замялся, выбирая выражение, — доделаем тот ремонт, — внутри меня что-то плавилось, растворялось под его взглядом, так что холодел язык и слегка подташнивало, — ты заберешь заявление?

Макс движением руки разогнал табачный туман.

— А какое тогда будет иметь значение: заберу или не заберу? Что такое работа по сравнению с этим?

…В пустой комнате все так же, эшафотно одиноко, стояли две стремянки. Раздеваясь, подумал, что мне действительно будет обидно, если у Макса сейчас не встанет на меня. Полез на лесенку, красовался в лучах полуденного солнца. Специально поворачивался, показывая Максу свой орган, — если реально хочешь мужика, хоти таким, какой он есть!

— Я же говорил, что самому помыться легче, чем стирать потом одежду, — мы в четверть часа завершили побелку. — Дуй в душ, а я пока тут поляну оборудую.

Я стоял под хлещущими по обнаженному телу струями, ловил их лицом и ждал, когда он войдет. Представлял, как «это» случится здесь, под бьющими струями. Сплетение мокрых загорелых тел, хрип и клекот, рвущийся из двух глоток, сопротивление и слияние распирающих кожу мышц…

Потом вдруг ощутил легкий сквознячок. Обернулся. Макс стоял в дверях, улыбался и держал в руках махровое полотенце. Я выключил воду, и он стал бережно вытирать меня этим самым полотенцем, и сухой, горячий жар его подтянутого, хищного тела снова все сильнее и сильнее обдавал и захватывал меня.

Алексей Липкин